Двадцать седьмого января Палма в сопровождении охранникаДжеффа Мекла, сотрудника “Рок-Крик секьюрити”, прибыл в девять пятнадцать утрана склад и пробыл там до двенадцати тридцати. Увидев на первом этаже жильцов,Гектор поднялся на второй – абсолютно пустой, а затем на третий, где обнаружилгору тряпья, мусор и золу от разведенного бог знает кем и когда костра. Гекторспустился на первый этаж.

В западном крыле насчитывалось одиннадцать жилых помещений,наспех сооруженных из некрашеных асбестовых плит и фанеры. Квартирки былипримерно одного размера, если судить снаружи, – войти хотя бы в одну Гектор несмог. На каждой двери из тонкой пластмассы имелось по два замка – навесному и врезному.

Единственная туалетная комната находилась в угнетающезапущенном состоянии. Похоже, уборка проводилась крайне нерегулярно.

Остановив человека, назвавшегося Германом и не проявившегоникакого желания разговаривать, Палма поинтересовался суммой арендной платы.Герман ответил, будто таковой не существует, а сам он вселился самовольно.Присутствие вооруженного охранника развитию беседы не способствовало.

Восточное крыло делилось на десять квартир. Услышав задверью детский плач, Гектор попросил Джеффа отойти в тень и постучал. Дверьоткрыла молодая мать с младенцем на руках, другой ребенок стоял рядом, держасьза юбку. Гектор представился и сказал, что склад продан и в течение ближайшихдней ее попросят выехать. Поначалу женщина тоже залепетала что-то о самовольномвселении, но быстро перешла к нападению, заявив, будто живет здесь на законныхоснованиях и аккуратно платит за квартиру человеку, которого зовут Джонни.Приходит Джонни ежемесячно, примерно пятнадцатого, и собирает с каждого жильцапо сто Долларов. Нет, исключительно живыми деньгами. Кому принадлежит здание,она не знает, поскольку, кроме Джонни, здесь никто не показывается. На складеженщина живет третий месяц – другого жилья у нее нет, а работает уборщицей вовощном магазине, двадцать часов в неделю.

Гектор предложил ей готовиться к выезду. Молодая мать неповерила. Палма спросил, нет ли у нее каких-либо доказательств, что она и всамом деле вносит арендную плату. Женщина отыскала под кроватью сумку иизвлекла клочок бумаги, оказавшийся чеком от кассового аппарата из овощногомагазина. На обороте чека карандашом было выведено: “Пол. от Лонти Бертон стодолл. в кач. аренд, платы. 15 янв.”.

Докладная записка занимала две страницы, к ней прилагаласьксерокопия так называемой расписки. Оригинал чека Палма забрал у женщины иприобщил к делу. Несмотря на корявый почерк и усеченные слова, документ былошеломляющей силы. От волнения я, похоже, заговорил вслух: шофер глянул взеркальце, проверяя, все ли в порядке с пассажиром.

Служебная записка содержала детальный отчет о том, чтоГектор видел, слышал и говорил. Никаких выводов, никаких рекомендацийруководству. Впрочем, от младшего сотрудника Палмы их никто и не требовал.

В аэропорту я по факсу отправил документы Мордехаю.

Если попаду в катастрофу или меня захотят убить, ограбить,копии сохранятся в недрах адвокатской конторы на Четырнадцатой улице.

Мы не знали, кто является отцом Лонти Бертон, как, похоже,не знал этого никто; ее мать и братья отбывают в настоящее время тюремный срок.Мы решили действовать от имени доверенного лица семейства. Пока я находился вЧикаго, Мордехай отправился в окружной суд, занимавшийся рассмотрением семейныхдел, и оформил доверенность на защиту имущественных интересов Лонти Бертон и еедетей.

Рутинный вопрос был улажен в течение нескольких минут судьяоказался хорошим знакомым Мордехая. Таким образом, мы заполучили нового клиента– Уилму Фелан, социальную работницу, чья роль в предстоящем судебномразбирательстве сводилась к минимуму. Мордехай сразу известил Уилму, что еевознаграждение в случае победы будет чисто символическим.

Фонд Коэна, каким бы шатким ни было его финансовоеположение, располагал всей документацией, регулирующей деятельностьблаготворительной юридической конторы. Леонард Коэн недаром считался знатокомзаконов, в противном случае он не предусмотрел бы в уставе фонда каждую мелочь.Несмотря на то что законодательство не одобряло подобной практики, наша контораимела право вести дела о причинении увечий или смерти с получением гонорара ввиде процента от общей суммы компенсации убытков, присужденной к выплате клиенту.В нашем случае ставка гонорара ограничивалась двадцатью процентами вместообычных тридцати. Некоторые адвокаты не стеснялись требовать сорок процентов и,как правило, добивались их. Из двадцатипроцентного гонорара контора оставитсебе половину, Десять процентов пойдут в фонд.

За тринадцатилетнюю практику дела вроде нынешнего Мордехаюприходилось вести дважды. Первое дело он проиграл из-за неудачного составажюри. Во втором деле истцом выступала бездомная женщина, которую сбил городскойавтобус. Мордехай убедил суд назначить ей компенсацию в сто тысяч долларов, изкоторых контора получила десять.

Деньги ушли на покупку новых телефонов и электронных Пишущихмашинок.

Имея в кармане подписанный судьей контракт на двадцатьпроцентов, мы были готовы действовать.

* * *

Мой самолет приземлился в шесть двадцать, и через полчаса яждал Грина у входа на стадион в Лэндовере. Мордехай чудом купил билеты набаскетбольный матч между командами Джорджтауна и Сиракуз <Город в штатеНью-Йорк> . Протягивая мне в двадцатитысячной толпе болельщиков билет,Мордехай вытащил из кармана толстый конверт, отправленный заказной почтой намое имя в контору на Четырнадцатой улице. Отправителем значилась окружнаяассоциация адвокатов.

– Получили сегодня утром, – сказал Мордехай, который и невскрывая конверта прекрасно знал, что именно в нем находится. – Встретимся нанаших местах. – Он нырнул в толпу.

* * *

Отыскав местечко под фонарем, я порвал плотную бумагу. Моидрузья из “Дрейк энд Суини” решили полностью открыть свои карты.

Первый документ оказался копией официального обращения вапелляционный суд с жалобой на мое гнусное поведение. Обвинения в несоблюдениипрофессиональной этики перечислялись на трех страницах, хотя, по сути, моглиуместиться в одном абзаце. Я украл досье. Я нарушил конфиденциальность. Я былдурно воспитанный человек, которого следует или навсегда лишить правазаниматься юридической деятельностью, или дисквалифицировать на несколько лет и(или) подвергнуть публичному осуждению. Досье до сих пор не возвращено, посемувопрос должен рассматриваться в срочном порядке и по сокращенной процедуре.